Гилберт Кийт Честертон (Gilbert Keith Chesterton)

Обращение анархиста

Брови у леди Джоан Гарнет появились намного раньше, чем волосы, и по движению этих бровей мудрые, опытные няньки вывели, что она выйдет замуж не за того, за кого надо. Может быть, они не ошиблись, пусть решает читатель. Через двадцать три года после рождения, когда у леди Джоан было много, даже слишком много волос тёмно-бронзового оттенка, чёрные брови выделялись на её лице, и, прибегая к их помощи, она казалась не надменной, а скорее сердитой.

Действительно, она была нетерпелива и предприимчива, так что в нашем сверхцивилизованном обществе легко отыскала неподходящего человека, хотя пророчицы-няньки вряд ли могли бы его предугадать. В высшем свете, где она вращалась, привыкли к разговорам об анархизме и социализме, но людей, действительно верящих в них (или во что иное), было не много, а Эндрю Хьюм искренне верил в анархию. Был он шотландцем, родился в деревне, сам проложил дорогу к кафедре, и аристократы приняли его, как принимают всё занятное, только бы оно не было бедным. Богатый джентльмен вытерпит что угодно, кроме бедного джентльмена.

Хьюм был крепок, строен, долговяз и (как многие шотландцы-крестьяне) казался хорошо воспитанным в полном и прямом смысле этих слов. Его красивое длинное лицо порой кривилось в усмешке, но он очень жалел бедняков и животных. Не верил он ни во что и смотрел на своё Ничто со всех возможных точек зрения, делил его, склеивал в системы, различал по типам, хотя и доказывал, что типы эти ничем не отличаются друг от друга. Однако педантом он не был; люди, не склонные к спорам, скорее назвали бы его нахалом. С леди Джоан он совершил ту самую ошибку, которую часто совершает умный мужчина, встретивший умную женщину, — спорил с ней на десять минут дольше, чем нужно.

К этому времени он был знаменит, довольно богат, и, когда леди Джоан сообщила о своей помолвке, шокировало всех не то, что он «из простых», и не то, что он атеист, но только то, что он не хочет венчаться. Как заметили многие члены нашего высокоумного класса, происходите откуда хотите и верьте во что вам угодно, но постоять часок в церкви вы обязаны.

Шотландец был не так прост, ему удалось сломить условную нравственность невесты, а на угрозы он отвечал угрозой, намекая, что самый брак, в сущности — всё то же Ничто, и, если им с Джоан не позволят записаться в регистратуре, они без неё обойдутся. Невеста приняла это с невинным анархизмом молодости, которому мы обязаны побегами из дому. Мало того, она сказала, что, если ей не позволят выйти замуж за Эндрю, она не выйдет за него замуж, а это много хуже. Богатых, и тех можно этим шокировать.

Однако недели через три мистер Эндрю Хьюм, член Королевского общества, обвенчался по всем правилам с леди Джоан Гарнет в модном соборе, переполненном важными людьми, о которых, слава Богу, мы рассказывать не обязаны. Если кто-нибудь хочет знать, как он сдался или обратился, нам придётся начать с мирообъемлющих щедрот клуба «Делай что хочешь».

Однажды леди Джоан, как-то особенно сияя, рассказала жениху, что побывала в этом богемном, но не демократическом сообществе.

— Они говорят, мы можем туда вступить, — радостно сообщила она. — Только боятся, что я недостаточно продвинута.

— В каком направлении? — спросил Эндрю.

— Во всех! — воскликнула леди Джоан, взмахивая муфтой и боа. — Ты пойми, в этом вся суть. Там можно говорить что угодно, защищать любые взгляды — анархизм, атеизм, ну, что ещё бывает... Они вечно спорят!

— Вижу, тебе это нравится, — сказал жених, и лоб его чуть-чуть омрачила тень не столько мысли, сколько древнего инстинкта.

— Да, очень, — согласилась невеста. — Пойдём туда сегодня вечером! Тогда они меня скорее примут, и сам ты можешь вступить. Помни, — улыбка её немного изменилась, — ну, вспоминай иногда, что я тобой горжусь.

— Хорошо, — сказал Эндрю Хьюм, отвернувшись, чтобы положить на место трубку. Через два часа они сели в кеб и поехали куда надо.

В клубе их встретила костлявая дама, чьи зелёные одежды висели на ней, словно водоросли. У неё были длинное деревянное лицо и длинная деревянная рука, при виде которой гости пугались, полагая, что нельзя иметь такую длину, если ты не раздвигаешься.

— Рада, что вы снова пришли, — глубоким голосом сказала дама, обращаясь к леди Джоан, а профессору Хьюму. Прибавила потише: — Мы гордимся таким приобретением.

Приобретение вошло в комнату, неприятно усмехаясь. Одето оно было безупречно, как и подобает на вечернем приёме, тогда как остальные гости явились в нарядах, которые трудно связать с каким-нибудь часом суток — в пижамах, в халатах, в охотничьих гольфах (мужчины), в купальных костюмах (дамы). Как ни странно, каждый спешил объяснить, почему он так одет. Судя по его лицу, анархист счёл объяснения недостаточными.

Джоан знала этот круг, как знают свой круг все женщины. Она понимала, что существа в диких одеждах не опасны, а её хорошо одетый жених — опасен. Пока он знакомился с ними, она смотрела на него и всякий раз думала, что сейчас он сделает что-нибудь дикое. Собственно, она даже радовалась, что под его недорогим фраком не спрятана бомба.

Познакомили его с доктором Омаром Россом, очень высоким атеистом в почти клерикальном сюртуке, над которым торчала длинная шея, увенчанная круглым, красным, улыбающимся лицом; и с Таддеусом Уилксом, знатоком восточных религий, одним из тех несчастных людей, в чьих очках всегда дробится свет; и, наконец, с самой хозяйкой, той длинной дамой, которая, как оказалось, звалась миссис Гердж. Судя по всему, мистера Гёрджа тут не было.

Джоан подумала, что все они стали меньше со вчерашнего дня. Ей казалось, что сам Люцифер пришёл к довольно мелким бесам. Было что-то нелепое и несоразмерное в том, как Таддеус Уилкс объяснял её жениху всё, что ей вчера объяснили.

— ... Совершенно любые мнения, — говорил он. — Какие угодно...

— Хорошо, — кивнул Хьюм. — А если я скажу, что полиции пора заняться этим клубом?

— Ну, вы же так не думаете, — откликнулся Уилкс, кокетливо сверкая очками. — Человек ваших взглядов...

— Думаю, думаю, — заверил Эндрю. — Каждому из этих гостей — самое место в тюрьме.

— Хи-хи!.. — сказал знаток восточных религий. — А почему?

— Потому что они неприличны, — ответил анархист. — Это плохо.

— Приличия! — вскричал Уилкс, роняя очки. — Да ведь они породили все гонения и предрассудки! Они мешают прогрессу, развитию личности, уважению к себе...

— Именно, именно, — кивнул Хьюм. — Уважение к себе. А как себя уважать, если ты неприличен?

— Это казуистика! — вскричал Уилкс, но его перебил глубокий голос хозяйки.

— Все эти ужасы, — сказала она, трагически глядя на Хьюма, — возможны потому, что любовь несвободна.

— Как же иначе? — спросил Хьюм. — Ведь любовь и означает, что человек связал себя хотя бы в одном смысле.

— Если бы отменили брак, — мрачно промолвила хозяйка, — сколько было бы истинной, чисто греческой радости!

— Почему? — удивился Хьюм. — Греки брак почитали.

— Вы что, действительно думаете... — почти взвизгнула миссис Гердж. — Вы смеете говорить, что женщину нужно связывать с мужчиной? Да это... это...

— Именно так я говорю и думаю, — отвечал ей мистер Хьюм.

И, помолчав немного, прибавил:

— Мало того, надо венчаться в церкви, конечно — до трёх часов.

— Кто вам дал право?! — вскричала хозяйка, вся дрожа. — Такие, как вы, всегда гнали... Кто вам разрешил?.. Вот такие...

— Право мне дали вы, — учтиво ответил гость. — Только что мистер Уилкс объяснял мне, что здесь можно высказывать любые взгляды. — Он посмотрел на потолок. — Так вот, я считаю, что нерасторжимый церковный брак, который заключают в церкви до трёх часов дня...

— Ну, знаете! — вскричал ориенталист, чьи очки совсем съехали набок. — При чём тут здание, при чём тут время?

— По-вашему, они ни при чём? — осведомился Хьюм, благодушно улыбаясь. — А почему?

Человечек в очках сердито задёргал плечами, а высокий атеист в клерикальном сюртуке произнёс могучим клерикальным басом:

— Всё дело в среде.

— Простите? — не понял Хьюм.

— Всё — Дело — в Среде! — проревел великан. — Вы любите приличия, потому что вас так воспитали. Вы верите в церковный брак, потому что ходили в церковь...

— Что ж, возможно, — согласился Хьюм, устало вставая. — Я всегда думал, что не надо бы в неё ходить. Но, — и он поднял палец, — вы забыли о свободной воле, учение о которой легко выводится из догмы первородного греха и подтверждается Писанием, а также решениями Третьего Вселенского Собо...

— Какая чушь! — возмутился Омар Росс, поворачиваясь к нему спиной.

— Доктор Росс, если не ошибаюсь? — промолвил Хьюм как-то так, что красное лицо обернулось к нему.

— Наш очкастый друг, — продолжал жених леди Джоан, — настолько мал ростом, что бить его нельзя. Вы — повыше, и вам я скажу, что не привык к таким манерам. Помилуйте, я пришёл в клуб, где допускаются любые мнения, стал высказывать мнение, за которое отдавали жизнь тысячи людей, — и что же? Собеседник перебивает меня и становится ко мне спиной. Тут возможны два выхода. Если мы разумные существа, вы извинитесь. Если мы — дикари или джентльмены, выйдем во двор и подерёмся.

Доктор Росс задохнулся, словно рыба. Красное лицо обрело цвет лососины, и он ответил другим, новым голосом:

— Хорошо, подерёмся — но подумайте сами! Да, я невежливо поступил, но вы-то, вы что говорили? В жизни такого не слышал! Собор какой-то... первородный грех... Я прошу прощенья, мистер Хьюм, вы имеете полное право, однако есть же пределы...

— Есть, — согласился Эндрю. — Вашей терпимости есть пределы, и я знаю теперь, где они проходят.

Он быстро пересёк комнату, чтобы подойти к невесте, которая неподалёку от дверей вела беседу с хозяйкой. Когда он подходил к ним, та говорила:

— Простите... мне так неудобно... но вряд ли что-нибудь выйдет. Мест у нас очень мало... и многим нашим членам очень важно, чтобы здесь состояли поистине свободные люди...

— Нам пора идти, — сказал Хьюм, сердечно пожимая ей руку. — В жизни не получал от вечера такой пользы. Идём, Джоан, схватим такси на углу.

В такси они долго молчали, потом невеста сказала:

— Ты удивительный человек. Может, ты сумасшедший?

— Сейчас — нет, — спокойно ответил он.

— Да ведь они говорили только то, что ты всегда говоришь!

— Разреши уточнить в нашей мужской манере: они говорили плохо.

— А ты себя плохо вёл, — засмеялась она. — Ты же не веришь ни в приличия, ни в брак. Он не ответил.

— Ты не веришь, что надо венчаться, и ещё — до трёх часов. Ты вообще не признаёшь церкви, а уж этих Соборов... — и она опять засмеялась.

— Как мило ты смеёшься, Джоан! — нежно сказал он. — Куда милее, чем доктор Росс.

— Что ты имеешь в виду? — испуганно спросила она.

— Вряд ли я смогу объяснить, — отвечал он, — и вряд ли ты меня поймёшь. Я нашёл предел анархии. Анархист вынесет всё, кроме одного — смысла. Он вынесет тысячи ересей — но не правоверие. То, что так ненавидят, должно быть правдой.

Она смотрела на него с благоговейным, но мучительным любопытством и видела тот белый огонь, который свидетельствует, что шотландцы — племя вечных фанатиков, народ внезапных обращений.

— Посмотри на того беднягу под дождём, — сказал Эндрю. — Таких они называют «человек с улицы». Это значит на их языке, что он — обычный человек. Почему же они его презирают? Вот поэтому. Ему нужны дом, жена, ребёнок — все те будничные вещи, о которых мечтал Бог, когда создавал мир. Мы велим ему мести наши улицы, чистить наши ботинки, потому что он хочет того же, чего издавна хочет от нас Бог, а не того, что взбредёт нам в голову неведомо когда. Подумай о нём, потом подумай о них... — Он сердито содрогнулся. — У этих лис есть норы, у хищных птиц — гнёзда, а человеку негде преклонить голову.

— Я не совсем поняла... — сказала леди Джоан.

— Скажу проще, — отвечал Эндрю. — Мужчина обвенчается с женщиной в такой-то церкви, до трёх часов.

— Это понять нетрудно, — признала она.

* * * * *

Данный текст воспроизведён по изданию: Неожиданный Честертон: Рассказы. Эссе. Сказки / ISBN 5-88403-039-8 / Пер. с англ.; сост., биограф. очерки и общ. ред. Н. Трауберг. — М.: Истина и Жизнь, 2002. — 368 с.

В бумажном издании этому тексту соответствуют страницы 292-301.

Навигация по разделу:

Сайт «Честертон.ру» (2001-2024) создал и поддерживает Вениамин Чукалов.