Г. К. Честертон. Парадоксы мистера Понда.

Честертон сделал для английской литературы то же, что Достоевский для русской: он оправдал детектив, погрузив жало философской мысли в плоть самого разбитного из низких жанров. Он как бы заставил проповедника-в-себе заговорить на чужом языке. Схожий, но противонаправленный жест совершил Оскар Уайлд, затащивший непристойную физиологичность в светский литературный салон — за что и поплатился жестким общественным порицанием, действенным до сих пор.

ГКЧ (как давно называют Гилберта Кийта Честертона его любители в России) пошел другим путем. Свои рассказики он публиковал в газетах, следовательно, сам высокородный аристократ мысли вышел в пролетарские предместья. Это тоже чудачество, но общественно менее опасное, чем, скажем, чудачества Уайлда. В конце концов, гнушающемуся развлекательной литературы вольно не брать в руки детективы об отце Брауне, авантюрного «Человека, который был четвергом» или вышедшую впервые после смерти автора книжку «Парадоксы мистера Понда».

Ее главный герой — государственный чиновник мистер Понд, круглоголовый человек, похожий на рыбу покатым лбом, глазами навыкате и привычкой беззвучно открывать и закрывать рот, дергая себя за бороду. В каждом рассказике к нему приставлены благоразумный дипломат сэр Хьюберт Уоттон и благородный бездельник капитан Гэхеген, выполняющие роль коллективного Ватсона при пучеглазом Холмсе. Впрочем, это, скорее, постоянная декорация.

Так как во всех восьми рассказах происходящие события описываются мистером Пондом, то главным их действующим лицом становится язык. Именно языковые сбои — те самые «парадоксы мистера Понда», давшие сборнику название, — и становятся завязкой каждого рассказа. «Карандаш был достаточно красный, поэтому и оставлял черные следы», «План маршала Грока не удался из-за образцовой дисциплины в его полку», «Нам бы заметить великана, но он был слишком велик», «Двое пришли к столь полному согласию, что один из них, естественно, убил другого», — произносит мистер Понд, и его собеседники не могут устоять перед соблазном потребовать объяснений.

Эти нонсенсы, несомненно, самый любимый литературный прием ГКЧ. И рассказы об отце Брауне, и «Перелетный кабак», и «Человек, который был Четвергом» строятся как разгадывание подлинного смысла бессмыслицы. Это не те парадоксы, что украшают постройки Уайлда или Шоу. Это не сверкающие стразы циркового наряда, а крючки с наживкой, затягивающие читателя вглубь, к дидактике честертоновой проповеди.

В конце концов, все парадоксы мистера Понда, патера Брауна и анархистов на разные дни недели, все словесные игрища Честертона восходят к совсем другому тексту, где ученики приступают к учителю с вопросом: зачем говоришь с народом притчами? И он отвечает: «Потому говорю им притчами, что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют» (Мтф, 13).

То же происходит и с парадоксами мистера Понда: «Лишь два типа людей останавливали его с изумлением — самые тупые и самые умные. Тупые — потому что только абсурдность сбивала их с присущего им уровня разумения; так и действует истина через парадокс. Единственной частью его разговора, которую они могли уразуметь, была та, которую они уразуметь не могли. А умные прерывали его, зная, что за каждым из этих престранных противоречий скрывалась весьма странная история».

Эта необходимость совмещать в одном тексте прямое высказывание и ее перифрастическую версию становится знаком языкового кризиса конца XIX столетия. Риторическая изощренность и полное разложение традиционной риторики были как раз содержанием честертоновской эпохи — один из рассказов книги («Преступление капитана Гэхегена») именно этому и посвящен. В нем три «светские женщины» (ГКЧ не слишком-то их любил) слушают старомодные речи Гэхегена — и каждая слышит лишь обрывки слов.

Честертону удалось, как ходульному плясуну (образ бессовестно похищен из последнего рассказа книги) стоять по обе стороны пропасти: одной ногой в старомодной системе ценностей, а другой — в новом языке. Быть может, от этого его изображение новой жизни не лишено привлекательности. Наверное, самому автору казалось, что та «модная пьеса», которую он описывает, смешна и только: посередине сцены бассейн, голоса героев сперва раздаются из-за кулис, а сами они появляются с колосников, прыгая в воду с невидимой зрителям вышки. Но ведь — свежо, зрелищно! Впрочем, думаю, что в честертоновском языке этих слов не было.

Александр Гаврилов,
18 мая 2000
.

Автор: Александр Гаврилов

Навигация по разделу:


Сайт «Честертон.ру» (2001-2024) создал и поддерживает Вениамин Чукалов.

Rambler's Top100 Top.Mail.Ru